Женщины-медики в Великой Отечественной войне
Горбачёва Елена Викторовна
ФБУ НЦПИ при Минюсте России
В этой книге я хочу представить свою тётю Валентину Лукиничну Дерябину, 1921 года рождения, военного врача третьего ранга, призванную в 1941 году и воевавшую на передовой до 1943 года в 2-й Гвардейской армии, 26-й гвардейской стрелковой дивизии. Поразительны испытания, выпавшие на долю только что окончившей институт молодой красивой девушки на дорогах войны, и сила духа, величайшая ответственность за своих подопечных — раненых и больных — всех женщин-медиков на фронте.
По воспоминаниям и архивам рассказывает об этом её дочь Валентина Николаевна Родионова, тоже медик, кандидат медицинских наук.
Хотя иногда говорят о неготовности нашей страны к войне, различными службами такая подготовка велась. Так, в мединститутах были открыты военные факультеты. В основном туда брали молодых людей, но принимали и девушек. Во 2-м Медицинском институте одной из студенток такого факультета была моя мама Валентина Лукинична Дерябина. Родом она была из Ростовской области, из казацкой, до войны ещё станицы, Каменской. Позже она получила статус города: Каменск-Шахтинский.
Она поступила в институт по присланному аттестату, имея золотую медаль. Чтобы её документы приняли, ей пришлось к 1921-му году рождения, обозначенному в паспорте, прибавить один год (единица была переправлена на ноль). В 1941 году ей исполнилось по факту 20 лет. Выпуску оставался последний год учёбы, но вмешалась война. Военфаковцам досрочно выдали дипломы, и они одни из первых были отправлены на фронт.
С присвоенным офицерским званием Валентина была командирована в санитарную часть 51-го полка, где её назначили командиром санитарной роты в 93-ю Восточно-Сибирскую стрелковую дивизию, которая прибыла из Забайкалья. Позже дивизия получила наименование 26-я Гвардейская ордена Суворова Городская (в честь боёв в Белоруссии у г. Городок) Восточно-Сибирская стрелковая дивизия.
Вся организационная работа по формированию роты легла на плечи Валентины. В подчинении были сансинструктора, в основном молодые девчонки. Среди них две подруги — Кира и Лена, которые с гордостью на вопрос, сколько им лет, отвечали, что уже десятилетку окончили (боялись, что отправят обратно). Санитарная рота входила в медико-санитарный батальон, куда в июне пришла совсем молодая Аннушка, как все её звали (Михайлова). Она никогда не отказывалась ни от какой самой тяжёлой работы: ухаживала за ранеными, кормила, поила их, бинтовала, помогала в операционной. Когда было надо, шла на передовую, выносила раненых под обстрелами, оказывала медицинскую помощь раненым. И делала всё легко, незаметно, быстро и как-то радостно. Она прошла всю войну от Волоколамска до Восточной Пруссии. Закончила войну медсестрой. Была награждена орденом Красной Звезды, медалью «За боевые заслуги» и другими медалями.
Были в штате и кадровые военфельдшеры: смелая бурятка Игумнова отличалась неизменным спокойствием, необыкновенной собранностью в самых критических ситуациях, что помогало избежать лишних жертв.
С огромным уважением врачи-хирурги относились к операционным сёстрам, особенно к Ольге Кравченко, очень выдержанной, с поразительно точными движениями, так ценимыми в хирургии, и Маше Стрельцовой — быстрой, аккуратно выполнявшей команды, с весёлым сердцем и бесстрашной. Они неутомимо, иногда сутками стояли у операционного стола, а когда не хватало людей в частях, шли фельдшерами в батальон, и потом доходили слухи об их храбрости.
Весной 42 года в санитарной части 51 полка появилась военфельдшер Надя Мажарова. Её появление осталось в памяти мамы, так как совпало с моментом, когда Валентина Лукинична впервые оказалась перед лицом возможной гибели.
Вот эпизод, о котором рассказывала мама — она очень редко это делала. Начальник медсанчасти полка получил приказ передислоцироваться (готовился новый ночной бросок стоявших рядом в лесу наших частей), и почти весь личный состав со свёрнутыми палатками уже отбыл на новое место. Санитарная рота и начальник аптеки военфельдшер И. Елисеев, которого за его мягкость и мечтательность все звали просто Ванечка, оставались на месте закончить сборы.
Вечерело. Внезапно ураганным огнём накрыло лес, и пришлось принимать раненых прямо на носилках и плащпалатках, стоя на коленях, чтобы подготовить раненых к эвакуации. И вот принесли тяжелораненного солдата, истекающего кровью. К счастью, у Ванечки оказались две ампулы с первой группой крови, и Валентина Лукинична начала переливание прямо под открытым небом. Кровь шла хорошо, канонада постепенно стихла, но тут послышался нарастающий гул немецких бомбардировщиков. По команде Лукиничны — так звали на фронте маму, несмотря на молодой возраст — лежачих раненых все, кто мог, в том числе и Ванечка, стали переносить в землянки, а они с раненым остались, как были, на открытой местности. Через считанные минуты заходящее солнце померкло от разрывов бомб. Вокруг летели комья земли, щепки, ветки, обломки снаряжения… А кровь каплями капала в вену… Сильный взрыв прогремел совсем рядом, и она подумала, что следующий будет их… Но дальше была тишина. Когда Валентина приподняла голову, кровь как раз закончилась, она вынула иглу из вены, сделала повязку и стала подниматься. Она услышала крики, из леса бежали люди. Это были начальник связи дивизии и начальник санитарной службы дивизии — они понимали, к чему могут придти…
Из раненых, к счастью, никто не пострадал, их скоро эвакуировали. Но много имущества, вся аптека, весь перевязочный материал были уничтожены. А совсем рядом лежало обезглавленное тело Ванечки…
Ещё раньше мама рассказала мне про нелепую гибель одного бойца. Маму всегда и везде, где она появлялась, очень хорошо принимали. Это было не только потому, что она была молода, красива и лицом, и фигурой, а и потому, что она была честная, справедливая и на редкость доброжелательная. Несмотря на молодость, она быстро получила признание как знающий специалист. Так вот, этот боец почему-то был уверен, что маму никакая пуля и бомба не возьмёт и, когда начинались бомбёжки, всегда старался быть рядом с ней. Однажды была страшная бомбёжка, и все, в том числе и этот самый боец, успели укрыться кто где. И только мама с раненым оказались на открытой местности. И в самую бомбёжку этот боец вдруг выбежал из своего укрытия и помчался в сторону, где находились раненый и мама. Но не добежал… Сейчас, сопоставляя эти два эпизода, мне кажется, что этим бойцом был именно этот самый мечтательный и, как мне думается, влюблённый в маму Ванечка…
В 1942 году мама получила свою первую боевую награду — медаль «За боевые заслуги», а осенью этого же года её перевели хирургом в медсанбат.
На первых послевоенных встречах однополчан упомянутой Нади Мажаровой не было. Только к 1977 году маме удалось разыскать эту орденоносную женщину. Надя была среднего роста, сильная, с огненно рыжими коротко стрижеными кудрями, проницательным, чуть ироничным взглядом зорких, внимательных глаз, и очень храбрая. Как бы оправдывая своё имя, она никогда не расставалась с надеждой на лучшее, светлое и дарила эту надежду людям. Своё боевое крещение Надя получила в марте 1942 года в ожесточённых боях на подступах к Москве под Подольском. Туда прибыла её 93-я стрелковая дивизия. В деревне Кресты, от которой остались одиноко торчащие печные трубы, был развёрнут медсанбат. Раненые поступали потоком. На улице холод, дождь, слякоть. Работали сутками, не отходя от операционного стола, не замечая времени и усталости, под обстрелами и бомбёжкой. Раненые лежали в палатках в два яруса.
Немцы бешено сопротивлялись, и им удалось потеснить части нашей дивизии, так что медсанбат оказался на линии боевых действий. Медикам пришлось занять оборону, и была выслана разведка. Немцы заметили их и обстреляли. Двое были ранены. И тут же немцы пошли в атаку, которую наши отбили, но на поле боя остались раненые, которых надо было вынести. Вызвались идти Надя и Валя Березовская. Как только немцы их заметили, их стали обстреливать. Пришлось девушкам залечь поглубже в снег и два часа ждать темноты. Они вытащили всех раненых и своих двух товарищей санитаров. За этот подвиг они получили свои первые награды — медали «За боевые заслуги».
Однажды Надю направили на командный пункт за подарками воинам дивизии, прибывшими из Забайкалья. Но оттуда по приказу командира дивизии её срочно отправили за раненным генерал-майором Д. Ф. Захаровым, чтобы оказать ему помощь и доставить в медсанбат. Со всем необходимым и санитарами Надя отправилась в соседний батальон. Идти нужно было по открытому месту на виду у неприятеля. Они попробовали ползти, но тут же шквал огня остановил их. Двое остались лежать, остальных не было видно за взрывами. Идти по траншее — долго, а медлить нельзя, и Надя побежала одна. Падала, укрывалась в воронках, ползла, снова бежала, петляя между окопами, а вокруг свист пуль и разрывы снарядов.
Наконец, наблюдательный пункт командира стрелкового батальона. Генерал был дальше в землянке. Вот и она, но вместо входа в неё — щель между брёвнами. С трудом протиснулась внутрь. У генерала была рана головы, нужна была срочная эвакуация. Окружение генерала — начальник штаба дивизии, адъютант и боец сомневались, но Надя настояла на своём и первая выползла из землянки, затем вытащили генерала и стали с трудом пробираться по узкой траншее. И тут Надя вспомнила, что оставила свою сумку, а она могла понадобиться. Бросилась назад, схватила сумку и догонять. Сумка тянула плечо, ноги вязли в грязи, усилился обстрел. Вдруг удар в спину, зазвенело в ушах, сбило с ног, в глазах потемнело. Когда Надя очнулась и оглянулась назад, на месте землянки, из которой она только что выползла, зияла воронка от прямого попадания снаряда. А в ушах стоит звон, болит голова, тело отяжелело, но надо идти. Она догнала генерала, помощник-солдат был ранен, и контуженной Наде пришлось его заменить; всю дорогу Надя почти на себе поддерживала с большим трудом передвигающегося генерала. Как они дошли, Надя не помнила. Их уже ждали, и как только они появились, к ним бросились на помощь. За эту операцию Надю наградили орденом Красной Звезды.
Последний Надин бой оставил след на всю жизнь. Шёл 1944 год, полк вёл тяжёлые и упорные бои в Белоруссии. В батальоне осталось мало людей, и она была в окопах вместе с солдатами. В минуту затишья она уснула и не услышала новой канонады, но слова «вас требуют на наблюдательный пункт» её мгновенно разбудили. Был ранен командир 77-го гвардейского полка Демченко. Она едва успела перевязать командира, как его потребовал по телефону командир дивизии. Надя хотела сказать, что он ранен, но командир выхватил у неё трубку, и почти сразу она услышала его ответ: «Есть держаться до последнего!» Нельзя был уступать с таким трудом отвоёванные позиции.
Немцы не прекращали атак, и по окопам пополз слух: «окружают». Тогда Демченко с перевязанной головой выскочил из траншеи и с криком: «Коммунисты, вперёд, за мной!» бросился в ночь в атаку. С револьвером в руке вместе с солдатами ринулась в бой и Надя. Но в этот раз её настигла разрывная пуля, которой были ранены обе ноги. Как она не потеряла сознания? Подбежали растерявшиеся бойцы. Надя, осмотревшись, попросила приложить правую ногу, едва державшуюся на коже, к левой, и так её тащили по снегу на плащпалатке, оставляя кровавый след до медсанбата. Прямо в полушубке положили на операционный стол, дали наркоз и начали операцию. Когда она очнулась, главный хирург, наклонившись, тихо сказал: «Ничего нельзя было сделать, на левой будешь ходить». За этот бой Надя была награждена орденом Отечественной войны I степени.
Потом были месяцы, когда ехала в санитарном поезде, долго лечилась, собирала силы, чтобы выиграть и эту битву за жизнь. Она её выиграла. Надя была у нас дома, и на всех фотографиях при встречах на годовщины Победы (она прилетала из Иркутска) они с мамой стоят рядом.
Как известно, буряты, как все лесные жители, будучи охотниками, были отличными стрелками, и многие из них на войне были снайперами. Со слов мамы, они были зачастую очень выдержанные, старательные и хозяйственные люди и быстро приспосабливались ко всякого рода житейским трудностям, недостаткам чего-либо. Это очень выручало служивых. Мама любила цитировать одного бурята, который, когда его хвалили, приговаривал честно и с достоинством: «Я не умный, но хитрый, однако!»
На фронте мама была два года. Их полк участвовал в тяжелейших боях за Москву. Были и холод, и непролазная грязь, и голод, и тяжёлый как физически, так и морально труд. Случилось так, что их полк попал в окружение. Стояли страшные морозы. Продукты были на исходе. Когда они закончились, подкармливались гусиным жиром, который был у медиков для защиты от обморожения. Его подогревали на огне и быстро несли ко рту, но он всё равно успевал застыть; или рот обжигали почти кипящим жиром. Как говорила мама, только благодаря тому, что командир полка раньше служил в этой местности (это были леса), ему удалось вывести остаток — треть полкового состава к своим. В последний момент, когда они ночью в белых маскхалатах добрались до автодороги, которая была границей между нами и немцами, и должны были её пересечь, показалась колонна немецкой армии. Пришлось залечь прямо у дороги, по которой медленно тянулась длиннющая череда солдат и техники. Так под страхом обнаружения они пролежали несколько часов на морозе.
На фронте мама встретилась с моим отцом Николаем Степановичем Родионовым. Он был опытный кадровый офицер. До войны служил политкомиссаром в 93-й дивизии, с которой он прибыл в Подмосковье для формирования полка на войну. От мамы и также из воспоминаний её однополчан узнала, что на фронте он в первую очередь заботился о солдатах и они его любили. С главным медиком полка они организовали (с согласия высшего начальства) подразделение для отдыха солдат, куда их небольшими группами отправляли в перерывах между боевыми действиями на неделю. Туда завезли граммофон, книги, и они хоть немного отходили от тягот жизни на передовой. При возвращении на линию фронта с гораздо более боевым настроем они шли в наступление, и это сказывалось на результатах. Как рассказывала мама, отец был очень храбрым офицером и в критические минуты первым вставал и шёл вперёд, и солдаты всегда шли за ним в наступление. Он прошёл всю войну, и я не слышала от мамы, чтобы он был ранен. В 1942 году его перевели в штаб, эти годы службы отец искренне не любил.
В августе 1943 года маму успели эвакуировать в Москву. Уже в октябре родилась я. Совсем недавно я подумала о том, что меня вполне можно признать пусть и за маленького, но уже человечка, бывшего на войне. Вместе с мамой я была под бомбёжками, голодала, мёрзла, ощущала её страх и стресс как во время производимых ею операций, так и в минуты горьких переживаний, которых было немало на войне.
Её как хирурга главный врач полка признавал хирургом от бога. Все операции на грудной клетке отдавали маме — у неё были необыкновенно длинные, тонкие пальцы, которыми только она могла провести необходимые хирургические манипуляции и доставать осколки из самых труднодоступных участков.
В Москве маму назначили заведующей хирургическим отделением в военном госпитале, который был открыт на базе всем известной первой в Москве детской больницы им Филатова. Но у неё не было жилья в Москве. Когда она училась в институте, она жила в общежитии. Поначалу работы было много, она оставалась в отделении, а меня поместили в отдельном боксе, которые всегда есть в детских больницах. Ещё оставались мамочки с недолеченными детками, и медперсонал больницы подкладывал этим мамочкам меня, потому что у мамы, конечно, никакого молока не было.
Чтобы получить комнату в общежитии больницы (была одна свободная), маме надо было принести бумагу из военного ведомства. Она несколько раз туда обращалась, но каждый раз офицер говорил ей придти позже. Законными москвичками мы стали благодаря мудрости нянечки маминого отделения.
Видя безуспешность маминых попыток получить нужную справку, а комнату в любой момент могли отдать другому новому работнику больницы, старая женщина посоветовала маме взять с собой меня. Дело в том, что когда я появилась на свет божий, раздался громкий басовый плач, мама подумала, что родился сын, и каково же было её удивление, когда ей показали девочку. Расчёт был на то, что я, проголодавшись, разорусь там и на то, что мужчины очень плохо переносят крик младенцев. Но самое главное — нянечка научила маму, что ей надо сказать военному чинуше. Мама поторопилась в военный комиссариат и села напротив нужного кабинета. Ждать пришлось недолго. Я начала басить, заводясь всё громче и громче. Офицер довольно скоро выскочил в коридор и стал возмущаться, что ему не дают спокойно работать. Но уже и другие двери кабинетов стали открываться. Как только офицер замолк, мама произнесла решающую фразу: «Да что же это такое, я родила солдата, а вы мне не даете справку на жильё!» И это сработало! Вот так мой голос внёс свою весомую лепту в приобретении нами статуса москвичек. Мы получила комнату в 14 метров, в которой прожили 18 лет.
Очень скоро у мамы обнаружили туберкулёз лёких. Каверна (полость от разрушенного лёгкого) была большая, и в таких случаях делали операцию, но мама отказалась. Был вариант очень длительного, порядка нескольких лет, и совсем негарантированного консервативного лечения, на который она пошла. Профессор Богуш по этому поводу сокрушался: «Надо же, такая молодая, красивая, умница и погибнет». Маме пришлось расстаться с хирургией, а мне, чтобы не заразиться, провести своё детство до 8 лет в шестисуточном детском садике трамвайного депо — и никаких тебе родных поцелуев и обнимашек.
За все годы лечения, которое в СССР было налажено отлично, мама, благодаря своей целеустремленности, мужеству и терпению, оставшись в результате с половиной левого лёгкого, закончила аспирантуру, защитила диссертацию, по материалам которой была опубликована книга «Очерки прозекторского дела в России». Однажды ей заболевшей пришлось поехать в командировку читать лекции в Ульяновск, где по приезде её тут же положили в больницу, и благодаря местным медикам (им низкий поклон) ей оформили все документы для признания её инвалидом Великой Отечественной войны. Инвалидность она получила уже в Москве. Проработала мама до 70 лет и дожила до своей мечты — миллениума — 2000 года, в котором и скончалась. Такое было мужественное и патриотичное поколение!
По воспоминаниям и архивам рассказывает об этом её дочь Валентина Николаевна Родионова, тоже медик, кандидат медицинских наук.
Хотя иногда говорят о неготовности нашей страны к войне, различными службами такая подготовка велась. Так, в мединститутах были открыты военные факультеты. В основном туда брали молодых людей, но принимали и девушек. Во 2-м Медицинском институте одной из студенток такого факультета была моя мама Валентина Лукинична Дерябина. Родом она была из Ростовской области, из казацкой, до войны ещё станицы, Каменской. Позже она получила статус города: Каменск-Шахтинский. Она поступила в институт по присланному аттестату, имея золотую медаль. Чтобы её документы приняли, ей пришлось к 1921-му году рождения, обозначенному в паспорте, прибавить один год (единица была переправлена на ноль). В 1941 году ей исполнилось по факту 20 лет. Выпуску оставался последний год учёбы, но вмешалась война. Военфаковцам досрочно выдали дипломы, и они одни из первых были отправлены на фронт.
С присвоенным офицерским званием Валентина была командирована в санитарную часть 51-го полка, где её назначили командиром санитарной роты в 93-ю Восточно-Сибирскую стрелковую дивизию, которая прибыла из Забайкалья. Позже дивизия получила наименование 26-я Гвардейская ордена Суворова Городская (в честь боёв в Белоруссии у г. Городок) Восточно-Сибирская стрелковая дивизия.
Вся организационная работа по формированию роты легла на плечи Валентины. В подчинении были сансинструктора, в основном молодые девчонки. Среди них две подруги — Кира и Лена, которые с гордостью на вопрос, сколько им лет, отвечали, что уже десятилетку окончили (боялись, что отправят обратно). Санитарная рота входила в медико-санитарный батальон, куда в июне пришла совсем молодая Аннушка, как все её звали (Михайлова). Она никогда не отказывалась ни от какой самой тяжёлой работы: ухаживала за ранеными, кормила, поила их, бинтовала, помогала в операционной. Когда было надо, шла на передовую, выносила раненых под обстрелами, оказывала медицинскую помощь раненым. И делала всё легко, незаметно, быстро и как-то радостно. Она прошла всю войну от Волоколамска до Восточной Пруссии. Закончила войну медсестрой. Была награждена орденом Красной Звезды, медалью «За боевые заслуги» и другими медалями.
Были в штате и кадровые военфельдшеры: смелая бурятка Игумнова отличалась неизменным спокойствием, необыкновенной собранностью в самых критических ситуациях, что помогало избежать лишних жертв.
С огромным уважением врачи-хирурги относились к операционным сёстрам, особенно к Ольге Кравченко, очень выдержанной, с поразительно точными движениями, так ценимыми в хирургии, и Маше Стрельцовой — быстрой, аккуратно выполнявшей команды, с весёлым сердцем и бесстрашной. Они неутомимо, иногда сутками стояли у операционного стола, а когда не хватало людей в частях, шли фельдшерами в батальон, и потом доходили слухи об их храбрости.
Весной 42 года в санитарной части 51 полка появилась военфельдшер Надя Мажарова. Её появление осталось в памяти мамы, так как совпало с моментом, когда Валентина Лукинична впервые оказалась перед лицом возможной гибели.
Вот эпизод, о котором рассказывала мама — она очень редко это делала. Начальник медсанчасти полка получил приказ передислоцироваться (готовился новый ночной бросок стоявших рядом в лесу наших частей), и почти весь личный состав со свёрнутыми палатками уже отбыл на новое место. Санитарная рота и начальник аптеки военфельдшер И. Елисеев, которого за его мягкость и мечтательность все звали просто Ванечка, оставались на месте закончить сборы.
Вечерело. Внезапно ураганным огнём накрыло лес, и пришлось принимать раненых прямо на носилках и плащпалатках, стоя на коленях, чтобы подготовить раненых к эвакуации. И вот принесли тяжелораненного солдата, истекающего кровью. К счастью, у Ванечки оказались две ампулы с первой группой крови, и Валентина Лукинична начала переливание прямо под открытым небом. Кровь шла хорошо, канонада постепенно стихла, но тут послышался нарастающий гул немецких бомбардировщиков. По команде Лукиничны — так звали на фронте маму, несмотря на молодой возраст — лежачих раненых все, кто мог, в том числе и Ванечка, стали переносить в землянки, а они с раненым остались, как были, на открытой местности. Через считанные минуты заходящее солнце померкло от разрывов бомб. Вокруг летели комья земли, щепки, ветки, обломки снаряжения… А кровь каплями капала в вену… Сильный взрыв прогремел совсем рядом, и она подумала, что следующий будет их… Но дальше была тишина. Когда Валентина приподняла голову, кровь как раз закончилась, она вынула иглу из вены, сделала повязку и стала подниматься. Она услышала крики, из леса бежали люди. Это были начальник связи дивизии и начальник санитарной службы дивизии — они понимали, к чему могут придти…
Из раненых, к счастью, никто не пострадал, их скоро эвакуировали. Но много имущества, вся аптека, весь перевязочный материал были уничтожены. А совсем рядом лежало обезглавленное тело Ванечки…
Ещё раньше мама рассказала мне про нелепую гибель одного бойца. Маму всегда и везде, где она появлялась, очень хорошо принимали. Это было не только потому, что она была молода, красива и лицом, и фигурой, а и потому, что она была честная, справедливая и на редкость доброжелательная. Несмотря на молодость, она быстро получила признание как знающий специалист. Так вот, этот боец почему-то был уверен, что маму никакая пуля и бомба не возьмёт и, когда начинались бомбёжки, всегда старался быть рядом с ней. Однажды была страшная бомбёжка, и все, в том числе и этот самый боец, успели укрыться кто где. И только мама с раненым оказались на открытой местности. И в самую бомбёжку этот боец вдруг выбежал из своего укрытия и помчался в сторону, где находились раненый и мама. Но не добежал… Сейчас, сопоставляя эти два эпизода, мне кажется, что этим бойцом был именно этот самый мечтательный и, как мне думается, влюблённый в маму Ванечка…
В 1942 году мама получила свою первую боевую награду — медаль «За боевые заслуги», а осенью этого же года её перевели хирургом в медсанбат.
На первых послевоенных встречах однополчан упомянутой Нади Мажаровой не было. Только к 1977 году маме удалось разыскать эту орденоносную женщину. Надя была среднего роста, сильная, с огненно рыжими коротко стрижеными кудрями, проницательным, чуть ироничным взглядом зорких, внимательных глаз, и очень храбрая. Как бы оправдывая своё имя, она никогда не расставалась с надеждой на лучшее, светлое и дарила эту надежду людям. Своё боевое крещение Надя получила в марте 1942 года в ожесточённых боях на подступах к Москве под Подольском. Туда прибыла её 93-я стрелковая дивизия. В деревне Кресты, от которой остались одиноко торчащие печные трубы, был развёрнут медсанбат. Раненые поступали потоком. На улице холод, дождь, слякоть. Работали сутками, не отходя от операционного стола, не замечая времени и усталости, под обстрелами и бомбёжкой. Раненые лежали в палатках в два яруса.
Немцы бешено сопротивлялись, и им удалось потеснить части нашей дивизии, так что медсанбат оказался на линии боевых действий. Медикам пришлось занять оборону, и была выслана разведка. Немцы заметили их и обстреляли. Двое были ранены. И тут же немцы пошли в атаку, которую наши отбили, но на поле боя остались раненые, которых надо было вынести. Вызвались идти Надя и Валя Березовская. Как только немцы их заметили, их стали обстреливать. Пришлось девушкам залечь поглубже в снег и два часа ждать темноты. Они вытащили всех раненых и своих двух товарищей санитаров. За этот подвиг они получили свои первые награды — медали «За боевые заслуги».
Однажды Надю направили на командный пункт за подарками воинам дивизии, прибывшими из Забайкалья. Но оттуда по приказу командира дивизии её срочно отправили за раненным генерал-майором Д. Ф. Захаровым, чтобы оказать ему помощь и доставить в медсанбат. Со всем необходимым и санитарами Надя отправилась в соседний батальон. Идти нужно было по открытому месту на виду у неприятеля. Они попробовали ползти, но тут же шквал огня остановил их. Двое остались лежать, остальных не было видно за взрывами. Идти по траншее — долго, а медлить нельзя, и Надя побежала одна. Падала, укрывалась в воронках, ползла, снова бежала, петляя между окопами, а вокруг свист пуль и разрывы снарядов.
Наконец, наблюдательный пункт командира стрелкового батальона. Генерал был дальше в землянке. Вот и она, но вместо входа в неё — щель между брёвнами. С трудом протиснулась внутрь. У генерала была рана головы, нужна была срочная эвакуация. Окружение генерала — начальник штаба дивизии, адъютант и боец сомневались, но Надя настояла на своём и первая выползла из землянки, затем вытащили генерала и стали с трудом пробираться по узкой траншее. И тут Надя вспомнила, что оставила свою сумку, а она могла понадобиться. Бросилась назад, схватила сумку и догонять. Сумка тянула плечо, ноги вязли в грязи, усилился обстрел. Вдруг удар в спину, зазвенело в ушах, сбило с ног, в глазах потемнело. Когда Надя очнулась и оглянулась назад, на месте землянки, из которой она только что выползла, зияла воронка от прямого попадания снаряда. А в ушах стоит звон, болит голова, тело отяжелело, но надо идти. Она догнала генерала, помощник-солдат был ранен, и контуженной Наде пришлось его заменить; всю дорогу Надя почти на себе поддерживала с большим трудом передвигающегося генерала. Как они дошли, Надя не помнила. Их уже ждали, и как только они появились, к ним бросились на помощь. За эту операцию Надю наградили орденом Красной Звезды.
Последний Надин бой оставил след на всю жизнь. Шёл 1944 год, полк вёл тяжёлые и упорные бои в Белоруссии. В батальоне осталось мало людей, и она была в окопах вместе с солдатами. В минуту затишья она уснула и не услышала новой канонады, но слова «вас требуют на наблюдательный пункт» её мгновенно разбудили. Был ранен командир 77-го гвардейского полка Демченко. Она едва успела перевязать командира, как его потребовал по телефону командир дивизии. Надя хотела сказать, что он ранен, но командир выхватил у неё трубку, и почти сразу она услышала его ответ: «Есть держаться до последнего!» Нельзя был уступать с таким трудом отвоёванные позиции.
Немцы не прекращали атак, и по окопам пополз слух: «окружают». Тогда Демченко с перевязанной головой выскочил из траншеи и с криком: «Коммунисты, вперёд, за мной!» бросился в ночь в атаку. С револьвером в руке вместе с солдатами ринулась в бой и Надя. Но в этот раз её настигла разрывная пуля, которой были ранены обе ноги. Как она не потеряла сознания? Подбежали растерявшиеся бойцы. Надя, осмотревшись, попросила приложить правую ногу, едва державшуюся на коже, к левой, и так её тащили по снегу на плащпалатке, оставляя кровавый след до медсанбата. Прямо в полушубке положили на операционный стол, дали наркоз и начали операцию. Когда она очнулась, главный хирург, наклонившись, тихо сказал: «Ничего нельзя было сделать, на левой будешь ходить». За этот бой Надя была награждена орденом Отечественной войны I степени.
Потом были месяцы, когда ехала в санитарном поезде, долго лечилась, собирала силы, чтобы выиграть и эту битву за жизнь. Она её выиграла. Надя была у нас дома, и на всех фотографиях при встречах на годовщины Победы (она прилетала из Иркутска) они с мамой стоят рядом.
Как известно, буряты, как все лесные жители, будучи охотниками, были отличными стрелками, и многие из них на войне были снайперами. Со слов мамы, они были зачастую очень выдержанные, старательные и хозяйственные люди и быстро приспосабливались ко всякого рода житейским трудностям, недостаткам чего-либо. Это очень выручало служивых. Мама любила цитировать одного бурята, который, когда его хвалили, приговаривал честно и с достоинством: «Я не умный, но хитрый, однако!»
На фронте мама была два года. Их полк участвовал в тяжелейших боях за Москву. Были и холод, и непролазная грязь, и голод, и тяжёлый как физически, так и морально труд. Случилось так, что их полк попал в окружение. Стояли страшные морозы. Продукты были на исходе. Когда они закончились, подкармливались гусиным жиром, который был у медиков для защиты от обморожения. Его подогревали на огне и быстро несли ко рту, но он всё равно успевал застыть; или рот обжигали почти кипящим жиром. Как говорила мама, только благодаря тому, что командир полка раньше служил в этой местности (это были леса), ему удалось вывести остаток — треть полкового состава к своим. В последний момент, когда они ночью в белых маскхалатах добрались до автодороги, которая была границей между нами и немцами, и должны были её пересечь, показалась колонна немецкой армии. Пришлось залечь прямо у дороги, по которой медленно тянулась длиннющая череда солдат и техники. Так под страхом обнаружения они пролежали несколько часов на морозе.
На фронте мама встретилась с моим отцом Николаем Степановичем Родионовым. Он был опытный кадровый офицер. До войны служил политкомиссаром в 93-й дивизии, с которой он прибыл в Подмосковье для формирования полка на войну. От мамы и также из воспоминаний её однополчан узнала, что на фронте он в первую очередь заботился о солдатах и они его любили. С главным медиком полка они организовали (с согласия высшего начальства) подразделение для отдыха солдат, куда их небольшими группами отправляли в перерывах между боевыми действиями на неделю. Туда завезли граммофон, книги, и они хоть немного отходили от тягот жизни на передовой. При возвращении на линию фронта с гораздо более боевым настроем они шли в наступление, и это сказывалось на результатах. Как рассказывала мама, отец был очень храбрым офицером и в критические минуты первым вставал и шёл вперёд, и солдаты всегда шли за ним в наступление. Он прошёл всю войну, и я не слышала от мамы, чтобы он был ранен. В 1942 году его перевели в штаб, эти годы службы отец искренне не любил.
В августе 1943 года маму успели эвакуировать в Москву. Уже в октябре родилась я. Совсем недавно я подумала о том, что меня вполне можно признать пусть и за маленького, но уже человечка, бывшего на войне. Вместе с мамой я была под бомбёжками, голодала, мёрзла, ощущала её страх и стресс как во время производимых ею операций, так и в минуты горьких переживаний, которых было немало на войне.
Её как хирурга главный врач полка признавал хирургом от бога. Все операции на грудной клетке отдавали маме — у неё были необыкновенно длинные, тонкие пальцы, которыми только она могла провести необходимые хирургические манипуляции и доставать осколки из самых труднодоступных участков.
В Москве маму назначили заведующей хирургическим отделением в военном госпитале, который был открыт на базе всем известной первой в Москве детской больницы им Филатова. Но у неё не было жилья в Москве. Когда она училась в институте, она жила в общежитии. Поначалу работы было много, она оставалась в отделении, а меня поместили в отдельном боксе, которые всегда есть в детских больницах. Ещё оставались мамочки с недолеченными детками, и медперсонал больницы подкладывал этим мамочкам меня, потому что у мамы, конечно, никакого молока не было.
Чтобы получить комнату в общежитии больницы (была одна свободная), маме надо было принести бумагу из военного ведомства. Она несколько раз туда обращалась, но каждый раз офицер говорил ей придти позже. Законными москвичками мы стали благодаря мудрости нянечки маминого отделения.
Видя безуспешность маминых попыток получить нужную справку, а комнату в любой момент могли отдать другому новому работнику больницы, старая женщина посоветовала маме взять с собой меня. Дело в том, что когда я появилась на свет божий, раздался громкий басовый плач, мама подумала, что родился сын, и каково же было её удивление, когда ей показали девочку. Расчёт был на то, что я, проголодавшись, разорусь там и на то, что мужчины очень плохо переносят крик младенцев. Но самое главное — нянечка научила маму, что ей надо сказать военному чинуше. Мама поторопилась в военный комиссариат и села напротив нужного кабинета. Ждать пришлось недолго. Я начала басить, заводясь всё громче и громче. Офицер довольно скоро выскочил в коридор и стал возмущаться, что ему не дают спокойно работать. Но уже и другие двери кабинетов стали открываться. Как только офицер замолк, мама произнесла решающую фразу: «Да что же это такое, я родила солдата, а вы мне не даете справку на жильё!» И это сработало! Вот так мой голос внёс свою весомую лепту в приобретении нами статуса москвичек. Мы получила комнату в 14 метров, в которой прожили 18 лет.
Очень скоро у мамы обнаружили туберкулёз лёких. Каверна (полость от разрушенного лёгкого) была большая, и в таких случаях делали операцию, но мама отказалась. Был вариант очень длительного, порядка нескольких лет, и совсем негарантированного консервативного лечения, на который она пошла. Профессор Богуш по этому поводу сокрушался: «Надо же, такая молодая, красивая, умница и погибнет». Маме пришлось расстаться с хирургией, а мне, чтобы не заразиться, провести своё детство до 8 лет в шестисуточном детском садике трамвайного депо — и никаких тебе родных поцелуев и обнимашек.
За все годы лечения, которое в СССР было налажено отлично, мама, благодаря своей целеустремленности, мужеству и терпению, оставшись в результате с половиной левого лёгкого, закончила аспирантуру, защитила диссертацию, по материалам которой была опубликована книга «Очерки прозекторского дела в России». Однажды ей заболевшей пришлось поехать в командировку читать лекции в Ульяновск, где по приезде её тут же положили в больницу, и благодаря местным медикам (им низкий поклон) ей оформили все документы для признания её инвалидом Великой Отечественной войны. Инвалидность она получила уже в Москве. Проработала мама до 70 лет и дожила до своей мечты — миллениума — 2000 года, в котором и скончалась. Такое было мужественное и патриотичное поколение!