ГОРДОСТЬ ПОКОЛЕНИЙ. ТВОРЧЕСТВО ЮНЫХ

Ванечка

Была уже середина лета. День с самого утра обещал быть жарким и погожим. Родители ушли на работу. Брата и сестер тоже не было дома. Мы с бабушкой Таней остались дома вдвоем. Меня тоже зовут Таня, назвали меня в честь маминой мамы. «Сегодня пожарим вещи», — говорит бабушка. Она взяла самотканую постилку и пошла в сад. Я побежала за ней, постоянно болтая и задавая какие-то вопросы. Бабушка постелила подстилку под яблоней и вернулась в дом. Я путалась у нее под ногами. Она открыла сундук, сняла кусок ткани, покрывающей свертки и узелки. Затем очень аккуратно стала доставать содержимое из сундука. Я старалась ей помочь. Бабушка доверяла мне нести на улицу маленькие узелки с вещами. Вскоре сундук опустел, а подстилка в саду была завалена узелками. Я с удовольствием развязывала узелки и с любопытством заглядывала внутрь. Бабушка осторожно развешивала вещи на веревку, натянутую в саду для сушки белья. Вскоре всё содержимое сундука находилось на веревке и заборах. Остался только один узелок вещей, завязанный белой тканью. Бабушка села на подстилку взяла узелок и положила его на колени. Ее руки трогали уголки ткани, но не развязывали его. Так тихо бабушка сидела несколько минут и всё смотрела на туго связанную ткань. Я поняла, что что-то произошло, и тоже замолчала. Но поскольку я еще была маленькой непоседой и болтушкой, которой было всего шесть лет, молчание мое было недолгим. «Бабушка, что в этом свертке?» — спрашиваю я. «Здесь мое “смертное”. — «Что такое “смертное”?» — не унимаюсь я. «Это вещи, в которые меня оденут, когда я умру. В этом наряде я встречусь со своим Ванечкой». Бабушка снова замолчала. А мне не хотелось нарушать эту тишину.

«Днем была хорошая погода, а к вечеру стали собираться тучи. Мы с Иваном уже вернулись с работы и стали быстро управляться с хозяйством. Ваня — это мой муж, твой дедушка. — Так начала свой рассказ моя бабушка. — Вскоре всё было сделано. Кто-то из детей уже зажег в доме лампу. Я собрала ужин. На столе стояла большая чашка с похлебкой, которая томилась весь день в печи. Тихо постукивали деревянные ложки о край чашки. Ветер на улицы становился всё сильнее и стал хлопать калиткой. “Шурик, иди закрой калитку, чтобы ветром не оторвало”, — говорю я сыну.

Шурик наш старший сын. У нас с Иваном было четверо деток. Шурику в этом году было четырнадцать лет. Кате, мамке твоей, завтра исполнится двенадцать. Младшему Витюшке всего два годика. А Маняша, наша вторая дочка, умерла от кори, когда ей была четыре годика».

Так бабушка сидела на подстилке, теребя в руках неразвязанный сверток. Но мыслями она была не здесь, не со мной, а где-то там в своем далеком прошлом.

«Ветер разогнал все тучи и дождя так и не случилось. Лишь вдалеке где-то гремела гроза. Ночь прошла очень быстро, наступил рассвет. Дети еще спали, а мы с мужем уже хлопотали по хозяйству. Это утро было какое-то необычное. Будто ночная гроза не прошла, а нависает над нами. В воздухе висела тревога. На душе было неспокойно и совсем не хотелось разговаривать. Подошло время уходить на работу, и надо было будить детей. Шурик присматривал дома за скотиной, а Катюша занималась с Витей. Я подошла к дому и уже была готова войти в него, как у крайней хаты появилась быстро скачущая лошадь. Мужчина средних лет, сидевший на лошади, размахивал свободной рукой и что-то кричал. Из-за того, как быстро проскакала лошадь, слов было не понять. Всадник остановил лошадь у колодца, она резко подняла передние копыта вверх. К колодцу стали бежать люди. Через несколько минут всё взрослое население поселка уже стояло у колодца и с тревогой смотрело на посыльного. Так мы узнали, что началась война».

Голос бабушки стихает. Она украдкой от меня косяками своего платка вытирает появившиеся на глазах слёзы. Её руки стали непослушными. Связанные узелки ткани так и остались связанными. Нежно поглаживая льняную ткань, бабушка будто касалась родной щеки. Теребила появившуюся складочку на узелке. То нежно улыбалась, а потом опять появились слезы, которые крупными каплями покатились по её щекам. Огромный ком подкатил у меня к горлу. В глазах появился туман, брызнули слезы. Мне захотелось обнять бабушку, сказать ей что-то нежное и ласковое, но мои руки и язык будто стали свинцовыми. В то же время тревожить бабушку не хотелось, ведь она сейчас прощалась со своим мужем навсегда. Подождав ещё немного, голос бабушки зазвучал снова, но уже тише и с каким-то внутренним надрывом.

«Уже через час мужики с вещами должны были быть у сельского совета. После такого страшного известия каждый дом поселка наполнился тревогой и слезами, Старухи причитали, старики нервно курили самокрутки. Мы вернулись домой. Иван стал собирать вещевой мешок. Я достала из сундука чистое нательное бельё. Резко бросив его на лавку у окна, побежала собирать продукты. Отрезала сала, хлеб положила на стол. Всё валилось из рук. Голова не могла понять, что нужно делать в первую очередь. Дети уже проснулись и с удивлением и беспокойством смотрели на нас. Я всё никак не могла подобрать слова, чтобы объяснить им, что происходит. Потом, резко опустившись на лавку, я закричала, рыдания вырывались из груди, было очень больно. Иван меня обнял и всё объяснил детям. Наконец получилось собрать необходимые вещи и продукты. Иван взял Витю на руки, мы вышли из дома. Улица была заполнена людьми. Все направлялись к сельскому совету.

У здания сельского совета уже было много народа. Пришли люди из других поселков. Женщины плакали, мужики курили, а молодые парни пытались шутить.

В толпе раздалась команда: “Становись!”. Голоса сразу стихли, началось шуршание ногами. Мужчины построились в две шеренги. Женщины и дети стояли сзади их полукругом. Осевшим от волнения голосом седой мужчина средних лет начал говорить. Его речь воспринималась очень тяжело. Слова казались чужими и нам совсем незнакомыми. Наконец он закончил говорить и теперь уже бойцы Красной Армии подошли к своим семьям прощаться. Опять начались крики, плач, рыдание. Ноги были ватные, руки не могли удержать ребёнка. Иван подошел к Шурику, потрепал его чёрный чуб и сказал: “Ну, что, сынок, ты теперь в семье главный”. Шурик опустил глаза и обнял отца. Катя стояла рядом со мной и плакала. Отец поцеловал её в жгучие черные волосы. Витя тоже плакал сидя у меня на руках. Иван обнял нас обоих и стал целовать. На его щеке появилась скупая мужская слеза. Я понимала, что мы больше не увидимся никогда. Земля уходила у меня из-под ног. Снова раздалась эта проклятая команда “Становись!” Крики и плач, становились ещё сильнее. Другие команды я уже не слышала. Пришла в себя, когда наши мужчины уходили всё дальше и дальше от родного дома на фронт, оставляя за собой небольшое облако пыли».

В сенях раздался какой-то шум. Бабушка прервала свой рассказ и поспешила в дом, отложив на подстилку так и не развязанный узелок. Я осторожно развязала концы льняной ткани и вытащила содержимое на подстилку. С трудом дотягиваясь до верёвки, я повесила бабушкины вещи на оставшемся свободным месте. Затем уселась на прежнее место и всё думала о том, что рассказала мне бабушка. Играть мне совсем не хотелось. Какая-то тревога закралась мне в душу. Мое детское любопытство мне тоже не давало покоя. Немного подумав, я решила чего бы мне это ни стоило расспросить у бабушки, что было потом.

Войдя домой, я обнаружила, что бабушка как ни в чем не бывало хлопочет по хозяйству. Тогда я, чтобы помочь ей справится с делами, решила ей помогать. Конечно, помощница из меня была никакая. Я больше путалась у бабушки под ногами. Бабушка понимала, чем было вызвано мое трудолюбие, поэтому позволяла мне ей помогать. Время тянулось очень медленно. Казалось, солнце стоит на месте и вовсе не хочет двигаться в сторону заката. Изнывая от жары и нетерпения, я продолжала слоняться за бабушкой. После полудня жара стала немного спадать. Чувствовалось приближение вечера. Бабушка снова пошла в сад и стала снимать просушенные вещи и заносить их в дом. Я, как обычно, старалась ей помогать. Когда вещи все уже были в доме, бабушка села на диван и стала аккуратно их складывать в узелки и отправлять в сундук. Я сразу поняла, что настало мое время, и попросила бабушку продолжить рассказ. 

«Вот так твой дедушка оказался на фронте, потому-что 21 июня 1941 года началась война. Писем от Вани долго не было. Потом пришел долгожданный треугольник. Письмо было коротким. “Здравствуйте мои дорогие. Я жив и здоров. Со мной в одной роте есть мои односельчане. Каждый день тяжелые бои. Отступаем”. Больше писем я не получала. Наше село заняли немцы. И началась наша тяжелая жизнь в оккупации. Лето уже заканчивалось. Надо было собирать урожай, а мужиков в деревне не было кроме старика без одной ноги. Вся тяжелая работа легла на женские плечи, и еще подростки хорошо помогали. Наш Шурик трудился, как настоящий мужик. Его все уважали и принимали за взрослого. Катя работала по дому и следила за Витей. Работы было много у всех, но все терпели и верили, что война закончится и всё будет как раньше.

В сентябре нашей соседке Нюре пришло письмо от мужа. Он писал, что давно не видел Ивана Андреевича. Твоего дедушку значит. А в октябре нам пришла похоронка “Богданов Иван Андреевич погиб 1 сентября 1941 года. Похоронен в Ленинградской области, Старорусский район, поселок Сычевка”. С отчеством напутали, он Андропьевич был. Вот так и не стало моего Ванечки. Тяжело было, только горевать было некогда, а впереди у нас было еще много испытаний».

Вот так и закончила, моя бабушка свой рассказ. А впереди меня ждали ее другие рассказы. Меня очень впечатлил бабушкин рассказ. Я всё время думала о том, что она мне рассказала. Вечером я долго не могла уснуть. А ночью мне приснился салют победы, и на пороге нашего дома стоял мой дедушка Ваня. Я его видела таким, какого сама себе придумала. Его фотографии у нас не сохранилось.

Мне этот рассказ рассказала моя бабушка Таня, а ей её бабушка Таня, моя прабабушка. Я слушала этот рассказ и не понимала значения некоторых слов. Ведь я родилась в городе. В деревне у нас родственников уже не осталось. Но перебивать бабушку и спрашивать её я не решилась. Мне казалось, что если я скажу хотя бы одно слово, рассказ прекратится. А моё воображение мне рисовало то зелёный луг весь в цветах и по нему бегают дети в ситцевых платьях и рубашках. То всадника на коне, то взрывы на пшеничном поле, то раненного солдата, лежащего на взрытой земле. Когда бабушка закончила свой рассказ, мне захотелось, чтобы меня тоже звали Таней. Тогда мне казалось, что так я прикоснусь к той истории, о которой услышала. Но меня назвали Ульяной, в честь другой моей прабабушки, у которой не менее интересная и сложная судьба. Ведь они все застали то нелегкое время. А потом я уснула. Но даже во сне я ощущала тревогу и тяжесть в душе. Тяжесть тех лихих лет и людского горя, которое выпало на их долю.