ВЕТЕРАНЫ ЮСТИЦИИ. 
О ВРЕМЕНИ И О СЕБЕ

В нашей семье не было того достатка, который бы позволил мне окончить среднюю школу: мама — домохозяйка, воспитывавшая семерых ребятишек, и отец — заводчанин, заработка которого едва хватало на то, чтобы прокормить большую семью. Сейчас не принято говорить и многие не знают, что в предвоенные годы обучение в старших классах любой общеобразовательной школы было платным. Получив аттестат о восьмилетнем образовании в ижевской школе № 25, отправилась на поиски работы. Шел 1941 год, мои одноклассники либо устраивались на заводы, либо (это были мальчишки) рвались на фронт. Определиться с работой и получить профессиональную стезю на многие годы мне помог счастливый случай.

В нашей квартире одну из комнат снимал военный (я думала так, поскольку он всегда ходил в форменной одежде) с семьёй, он то, узнав, что я ищу работу, и предложил мне попробовать свои силы в должности экспедитора, о которой я тогда и не слышала. После моего согласия он привёл меня к зданию на улице Максима Горького с вывеской «Наркомат юстиции УАССР». Я даже слегка испугалась, что здесь мне предстоит работать.

Г. М. Городилова с начальником Управления Минюста России по Удмуртской Республике М. И. Коняхиным

На следующий день я начала осваивать азы экспедиторской работы. Работа требовала большой ответственности. Шутка ли — каждый день я отправляла важнейшую почту — приказы, постановления... Шел второй месяц Великой Отечественной войны. Как и всюду, мужчин Наркомата юстиции мобилизовали на фронт. Остались нарком — Василий Иванович Киршин и его заместитель — судья Верховного Суда Дерендяев, прибывший в Ижевск в эвакуацию из Москвы, поскольку родился в Удмуртии.

На плечи девчат и женщин, которым согласно военному графику приходилось работать до девяти часов вечера, а иногда и дольше, легло много мужской работы, требующей физических сил: заготовка дров (наше здание на улице Горького, в котором находился Наркомат юстиции, отапливалось дровяными печами); расчистка ломами метровой наледи в зимнюю гололедицу; заготовка сена для нашего «гужевого» транспорта — всего-то транспорта у нас в войну и было — одна захудаленькая лошаденка (служебный автобус также сразу «мобилизовали» в действующую армию), на которой мы и ездили по районам республики, хотя порой приходилось и на «перекладных», а часть пути и пешком.

В сентябре 41-го нас всех отправили на оказание помощи в уборке урожая в Киясовский район. Нас было всего пятнадцать, да еще учащиеся юридической школы (была такая при Наркомате юстиции в годы войны в одном с ним здании). После семилетки получали там среднее образование будущие юристы.

Село стало нашим домом более чем на два месяца. Работы было непочатый край — что и говорить, сельская страда в годы войны — это поистине испытание на выносливость, трудоспособность и силу рук. В колхозе тогда тракторов почти и не было, равно как и мужской силы — все на фронте. Старики, женщины, подростки и мы — городские косили, вязали снопы, вручную убирали весь до зёрнышка урожай.

Ночами, бывало, плакали от усталости — саднили руки, ныла спина, с непривычки стирали ноги, работая в лаптях. Кстати, лапти-то тогда я носить и научилась. В деревне в ту пору эта обувь была отнюдь не пережитком прошлого.

Вернулись домой в Ижевск по первому морозцу, аккурат к ноябрьским праздникам и не узнали его. Начиная с вокзала всюду много людей — в военной форме и в гражданской одежде, не протолкнёшься. Какие-то ящики, оборудование, станки... О наших оборонных заводах тогда вслух не говорили, но знали: оборудование с Тульского оружейного и Подольского механического заводов вместе с рабочими и их семьями эвакуировали в наш город. Ижевск ковал стрелковое оружие для фронта.

Мы, служащие, получали пайку — 400 граммов хлеба в день, по сути это было полуголодное существование. Помимо основной работы работали и физически: расчищали улицы от снега, а по весне нас вместе с наркомом юстиции и председателем Верховного Суда отправили на строительство дороги на торфяные разработки.

Работы и в самом наркомате было, что называется, невпроворот. В основном по линии суда. Верховный Суд тогда был в подчинении Наркомюста, с одной бухгалтерией и отделом кадров. В марте 1942 года меня перевели работать секретарём в Верховный Суд республики, поскольку все девушки-секретари к тому времени были призваны на фронт. Не все они вернулсь с войны домой...

Поначалу на новом месте приходилось туговато, поскольку секретарю суда важна не только скоропись, но и владение юридическими азами, чтобы суть обвинения, да и всего процесса в записях была отражена грамотно. Со временем, конечно, самообучилась и набила руку. И даже в уголовном и гражданском праве неплохо стала разбираться. Многие из судебных процессов той поры почему-то запали в душу. Годы те — военные, послевоенные — особыми были, и сейчас об этом не все знают. Человек мог попасть в тюрьму на долгие годы за «преступления», за которые в наши дни достаточно и административного взыскания.

Немало в ту пору рассматривалось дел по иску так называемого Уполминзага, взимающего с граждан натуральный налог в виде продуктов (молоко, масло, яйца, мёд, шерсть и т.д.). В действительности очень многим этот налог был просто непосилен — жили впроголодь, свое хозяйство едва-едва семьи спасало. Однако неисполнение закона каралось одинаково жестко, без каких-либо скидок на обстоятельства. Тут уж одно из двух — либо погашай недоимки по налогу, либо — в места лишения свободы. Нередко туда и отправлялись «незаконопослушные», а точнее — обнищавшие наши люди. У судей самих порой сердце щемило — статьи Кодекса суровы, за ним — Закон государства...

Много было уголовных дел и по фактам самогоноварения — особенно «грешили» этим сельчане. За это преступление были предусмотрены либо огромный штраф, либо наказание до двух лет лишения свободы. Однако в полку «самогонщиков» не убавлялось: кто-то горе, нанесённое войной, «заливал», а кто-то откровенно на этом спекулировал, набивая собственные карманы. Не случайна же пословица: кому война, а кому — мать родна.

Особенно страшен был закон от 7 августа 1932 года «Хищение государственного и общественного имущества в крупных размерах». Нарушителей данного закона ждали в лучшем случае 10 лет тюрьмы, в худшем — расстрел. Помню по одному такому делу обвинялась в хищении директор сарапульского крупяного завода Семиглазова. Дело получило название «Гречневое». Помимо Семиглазовой перед судом предстали и несколько ее «сообщников». Длилось оно долго, председательствовала в этом процессе судья Ушакова Таисия Александровна — будущий председатель Верховного Суда нашей республики, высокий профессионал своего дела и человек исключительных душевных качеств. Едва сдерживала волнение, когда зачитывала женщине ее приговор — расстрел... Позднее осужденная всё же добилась решения о помиловании — замене расстрела в Верховном Суде РСФСР.

Многое пришлось пережить за военные и послевоенные годы, в том числе и различные реорганизации и даже хрущевскую ликвидацию органов юстиции.

Выручало нас во всех наших начинаниях и делах, больших и малых, в военное и мирное время, чувство взаимовыручки, сплочённость небольшого, но дружного коллектива.

В органах юстиции Галина Николаевна Городилова проработала 40 лет.

Является ветераном Великой Отечественной войны — тружеником тыла.

Награждена: медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»; юбилейной медалью «60 лет Победы в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»; Почётной грамотой Министерства юстиции Российской Федерации в 2010 году.