ВЕТЕРАНЫ ЮСТИЦИИ. 
О ВРЕМЕНИ И О СЕБЕ

Борис Васильевич Кравцов, участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза, Министр юстиции СССР (1984–1989 гг.), Прокурор РСФСР (1971–1984 гг.), Член Совета отечественных министров юстиции.

 

Б. В. Кравцов родился 28 декабря 1922 г. в Москве. Окончание школы пришлось на 21 июня 1941 года. В августе 1941 г. стал курсантом артиллерийского училища. Участвовал в боях на Юго-Западном, Сталинградском, Донском, 3-м Украинском фронтах, в Сталинградской битве, Курской битве, в сражении на Днепре.

При форсировании Днепра в 1943 г. совершил героический подвиг: в критической боевой ситуации Кравцов вызвал огонь нашей артиллерии на себя. За проявленное мужество и отвагу Б. В. Кравцову было присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда».

За участие в Великой Отечественной войне Б. В. Кравцов также награжден орденами Отечественной войны I степени, «За службу в Вооруженных Силах СССР», медалями «За оборону Сталинграда» и другими. 

Действительный государственный советник юстиции Российской Федерации 1 класса. Капитан юстиции в отставке.

Заслуженный юрист РСФСР. Почетный работник юстиции России.

За трудовые заслуги награжден двумя орденами Трудового Красного Знамени, Октябрьской Революции, Дружбы народов, медалями Анатолия Кони, «За усердие» I степени, «В память 200-летия Минюста России», знаком «За верность закону» и другими.

 

 

Борис Васильевич, я хотел бы спросить Вас о довоенном времени. Вы были одним из немногих, кто жил в Кремле на собственной жилой площади. Расскажите, пожалуйста, об этом поподробнее.

Да, все верно. Я коренной москвич, родился в Москве. Жили мы в то время в Кремле, в Потешном дворце, в квартире № 7. Тогда там жило много работников Совнаркома, которые переехали из Петрограда в Москву. Мой отец, Василий Алексеевич Кравцов, работал в Совнаркоме, а мать, Гликерия Львовна Кравцова, была домохозяйкой. Мы жили в Потешном дворце до 27-го года, затем переехали на улицу Станиславского (Леонтьевский переулок) и прожили там до 36-го года. Потом нам дали возможность получить квартиру, и мы вновь переехали – на улицу Спиридоновка, в дом Совнаркома. Оттуда я и уходил на фронт.

 

В 1941-м году Вы уже ощущали, что война не за горами. Расскажите, пожалуйста, как начиналась война.

Да, – в то время мы действительно ощущали приближение войны. Это было заметно и по материалам прессы, и по сообщениям из-за рубежа, и по всему остальному. Учитывая ту угрозу, которая нависла над нашей страной, нас, тогда еще школьников, уже готовили к этой войне. Меня и моего закадычного друга, с которым я многие годы просидел за одной партой, призвали служить на флоте. Мы были безмерно этому рады, потому что мечтали о такой службе, еще не зная, что вскоре начнется война. Служба на флоте тогда была довольно долгая: её срок составлял четыре года. Тем не менее, мы всей душой стремились служить на флоте и проходили соответствующую допризывную подготовку.

Была специальная морская школа, в которой мы обучались – она находилась в Москве. В ней у нас вел занятия кадровый моряк Косицын. Нам рассказывали о классах кораблей, их устройстве, шлюпках, походах и т.д. Нам очень нравилась эта учеба, поскольку она соответствовала нашим тогдашним мечтаниям и устремлениям. Мы были готовы к службе и морально, и физически. Кроме того, мы увлеклись боксом, я занимался боксом вместе с братом в добровольном спортивном обществе «Спартак», а мой закадычный друг Глеб был принят в ДСО «Динамо». Естественно, мы читали различную литературу: Джека Лондона, Жюля Верна, Фенимора Купера, Серафимовича, Фурманова. Все эти прочитанные произведения поддерживали нас морально.

 

Когда Вас призвали на фронт?

Еще до начала войны нам предложили явиться в Останкино, на Останкинский пруд, где мы проходили практику – организовывали тренировочные походы. 22 июня мы явились на указанное место к Останкинскому пруду, нас построили и вручили удостоверения и значки, которые свидетельствовали о том, что мы успешно окончили морскую школу. Тут мы услышали по радио голос Молотова. Он вещал о том, что началась война. Вскоре мне довелось провожать на фронт отца. Отец был добровольцем и должен был служить в ополчении. Я провожал его на Делегатскую улицу, где находилось здание Совнаркома. Отец обнял меня, и у него на глазах появились слезинки. Он сказал: «Береги себя, сынок!». Я был очень растроган этим. Я понимал, что отец воевал в первую мировую войну, был в плену, прошел очень тяжелую жизнь той военной поры, у меня была тревога за его жизнь. К сожалению, эта тревога оправдалась. Уже в начале 42-го года моя мама получила извещение о том, что отец пропал без вести.

Я был призван в августе 41-го года и должен был явиться к Белорусскому вокзалу 11 августа. До того как я был призван, я участвовал в обороне Москвы: мы дежурили на крышах, нам доводилось сбрасывать «зажигалки» с крыши, иногда приходилось гасить их. Так что боевое крещение я получил уже тогда. Враг быстро продвигался к Москве. Будучи в эшелоне, мы сомневались, куда же нас повезут. Везли с Белорусского вокзала – значит, на фронт, на запад. Тем не менее, мы разобрались в ситуации и поняли, что нас везут на восток. Вскоре мы уже разгружались на станции Чебаркуль Челябинской области. В 1941 и 1942 годах я был курсантом Одесского артиллерийского училища, которое тогда размещалось в городе Сухой Лог (Свердловская обл.).

 

У Вас очень редкая военная специальность: Вы не только артиллерист, но еще и топографический разведчик. Расскажите, что это такое.

АИР-дивизион – это артиллерийская инструментальная разведка. Считалось, что это элитная служба для артиллерийского офицера. Там была довольно серьезная программа обучения: высшая математика и другие трудные предметы. Это прибавляло нам гордости даже среди курсантов-артиллеристов. Я окончил училище в апреле 42-го года и в составе группы лейтенантов был направлен на Юго-Западный фронт.

 

Интересно было бы услышать Ваши воспоминания о первом бое… Как Вы его восприняли?

Если говорить о военном времени в целом, то оно отложилось в памяти разрывами бомб и снарядов, воронками в земле, свистом пуль и множеством трупов. Вот так запечатлелась у меня в памяти война. В одном из моих первых боев командир дивизиона, в котором я служил в качестве командира взвода топографической разведки, поручил мне и еще двум сержантам занять позицию впереди 76-миллиметровых пушек и охранять их. При необходимости мы должны были принять меры по защите этой огневой позиции. У нас были пулемет Дегтярева и автоматы, вдобавок мы вырыли там окоп. Нам были видны наши отступающие стрелковые подразделения. Неподалеку была сосредоточена большая группировка немцев, и они обрушили на наши позиции всю свою мощь. Село бомбила авиация, обстреливала артиллерия – все хаты были разрушены. Нам, конечно, было очень страшно. Представьте себе: свистят пули, срезают ветки рядом растущих кустарников, повсюду летают осколки снарядов – даже голову не высунешь! А нам надо было смотреть и еще вдобавок стрелять... И мы отстреливались. Мы знали, что немцы сосредоточились в роще напротив наших позиций, поэтому мы вели огонь именно в этом направлении.

 

В 1942 году вышел 227-й Сталинский приказ, о котором сейчас много споров. В этом приказе говорилось о заградотрядах и о том, чтобы остановить отступление. Чем был для Вас в то время этот приказ?

Нам пришлось отступать довольно хаотично – организованного отступления почти не чувствовалось. Немцы расстреливали атакующих с «Мессершмиттов» – самолеты летали на высоте 10–15 метров и буквально косили отступающих. Кроме того, естественно, еще и бомбили. Вот так ложишься – пули свистят, вспарывают землю впереди и сзади тебя, и неизвестно, останешься ли ты жив. В таких условиях приходилось отступать. Когда мы вырывались из такой огневой лавины, нам доводилось проходить деревни, и мы старались держаться в стороне от наступающей колонны немцев. К сожалению, нам доводилось встречать там красноармейцев, которые уже готовились сдаваться в плен – было и такое.

В конце июля нас всех выстроили и прочитали приказ Сталина № 227, из которого следовало, что надо было коренным образом менять стратегию.

 

Что Вы можете рассказать о Сталинградской битве?

Наша 278-я стрелковая дивизия занимала позиции в районе станицы Клетской – это чуть севернее города. Там тоже чувствовалась вся мощь наступления противника: немцы нещадно бомбили эту станицу и наши позиции.

 

Раз Вы артиллерист, значит, Вы должны праздновать 19 ноября День артиллерии. Известно, что в этот день была сильная артподготовка, и началось наше наступление…

Да. 19 ноября наша дивизия была в районе хутора Ягодного, известного всем по роману Шолохова «Тихий Дон». В этот день должно было начаться наступление. 18 ноября командир дивизиона собрал нас в большом блиндаже, и капитан Лавин рассказал нам о том, каким будет наступление. Он ознакомил нас с приказом командира полка, из которого следовало, что 19 ноября мы, как и другие дивизионы, должны поддерживать наши стрелковые подразделения и что наступление начнется утром. Так все и началось. Я впервые увидел, что такое артиллерийская артподготовка. Это и «Катюши», и артиллерия большой мощности, также участвовала наша дивизионная артиллерия. В то время для нас это было что-то потрясающее, тем более мы прошли нелегкий путь отступления… Мы увидели всю нашу мощь и поняли, что силы у нас все-таки есть. Вы знаете, какая это была для нас радость! Мы, офицеры, обнимались, у некоторых были на глазах слезы радости.

 

Вы были ранены в 1943-м году…

Да. Я уже был начальником разведки дивизиона. Начальник разведки дивизиона – это постоянная связь с пехотой, всегда или в ее рядах, или с командиром батальона, а иногда и впереди пехоты. Мы создавали наблюдательные пункты и могли корректировать артиллерийский огонь. Постепенно, с многочисленными боями и жертвами, мы подошли к Днепру. Нашей дивизии, которая действовала в составе 12-й армии, было поручено овладеть городом Запорожье, а потом высадиться на острове Хортица, завладеть там плацдармом и отстаивать его – это была наша главная задача. В освобождении Запорожья участвовало несколько армий, поэтому нашей дивизии был дан конкретный участок этого города.

 

За что Вы получили звание Героя Советского Союза?

Командир дивизиона поставил задачу вместе с разведчиками, радистом и пехотой переправиться на правый берег. Тогда это называлось «форсирование Днепра». Вместе с 1-м батальоном была создана штурмовая группа – она состояла из артиллеристов, минометчиков и пулеметчиков. В ночь на 25-е октября мы отправились на правый берег, на остров Хортицу. Высадка прошла достаточно успешно, несмотря на то, что немцы нас обнаружили и открыли ураганный огонь из всех видов оружия. С криками «ура» пехота завладела немецкими траншеями. Это был первый шаг для овладения плацдармом на острове Хортица. Мне как артиллеристу было поручено поддерживать пехоту и удерживать плацдарм, защищая наших пехотинцев артиллерийским огнем. Именно это мы и делали. Однако случилось так, что наш наблюдательный пункт был окружен немцами – нам пришлось отстреливаться из имеющегося у нас стрелкового оружия. В распоряжении нашей группы разведчиков, которая находилась в блиндаже, были карабины и пистолеты. Скорее всего, немцы заметили нашу антенну и поняли, что это какой-то наблюдательный пункт, поэтому стали его окружать. Я увидел, что к нашему наблюдательному пункту подползают немцы и кричат: «Рус, сдавайся!». Мы стреляли, но у нас заканчивались патроны. Нам нужно было срочно что-то делать. К счастью, мысль сработала довольно четко и решение пришло практически мгновенно. Я передал по рации, что цель – наш наблюдательный пункт, т.е. вызвал огонь на себя. Благодаря хорошо организованному артиллерийскому огню мы отстояли плацдарм.

 

Благодаря Вашему геройскому подвигу.

Нет, все же это произошло благодаря артиллерийскому огню.

 

Как для Вас закончилась война? Где Вы были в День Победы?

Я был в Москве, потому что 31 декабря 1943-го года был тяжело ранен и четыре с половиной месяца лежал в госпитале в Ленинакане. Оттуда я приехал в Москву, где и встречал Победу.

 

Борис Васильевич, расскажите нам о своей послевоенной жизни.

После окончания войны у меня, конечно, возник вопрос о том, что же теперь делать… Это извечный вопрос для каждого человека. Надо было учиться и переквалифицироваться. Хотел быть военным, но не получилось. По совету товарищей я поступил в Автодорожный институт и довольно успешно проучился там целый семестр. Потом у меня начали проявляться последствия ранения: воспаление, температура и т.д. В результате я оказался в госпитале. После выхода из госпиталя я решил, что Автодорожный институт мне не подходит, поскольку он связан с машинами, гаражами и т.д. По совету знающих людей я поступил в Московскую юридическую школу и окончил ее с отличием. Затем я сразу же поступил во Всесоюзный юридический заочный институт. После окончания школы меня направили на работу.

 

Кем Вы впервые работали в качестве юриста?

Первой для меня была работа судьи – я был избран членом линейного суда Московско-Окского бассейна.

Линейные суды действовали на транспорте, потому что в то время там все еще было военное положение. Сначала эти учреждения назывались военными трибуналами. Они были созданы для того, чтобы поддерживать порядок на железной дороге, на водном транспорте и т.д. Я проработал там с 1947-го по 1950-й годы. В 1950-м году меня взяли на работу в Министерство юстиции СССР на должность старшего ревизора. В 1955-м году по решению, принятому под председательством Хрущева, Министерство юстиции, как и  ряд некоторых других органов и учреждений, было ликвидировано. Было принято решение, что республиканского министерства будет вполне достаточно. Впоследствии оно тоже было ликвидировано, а взамен создавались юридические комиссии при правительствах. Изначально я не попал ни в комиссию, ни в суд, пока на меня не обратили внимание в ЦК КПСС. Меня взяли на работу в аппарат Центрального Комитета партии.

 

Наверное, для юриста подобная работа даже предпочтительнее, чем работа судьи…

Я с Вами согласен. Должен сказать, что у меня остались от этой работы самые лучшие впечатления. Кроме прочего, это была школа культуры в самом широком смысле слова: культура документов, культура общения с людьми, физическая культура. Из аппарата ЦК я был направлен на работу в прокуратуру – на должность первого заместителя Прокурора России. У меня был широкий круг обязанностей. Я должен был курировать отделы по надзору за рассмотрением гражданских и уголовных дел, надзору за местами лишения свободы, а также отдел по делам несовершеннолетних на всей территории Российской Федерации. Кроме того, во время отсутствия Прокурора республики я должен был исполнять его обязанности, бывать на заседаниях Правительства, в Верховном Совете, в Президиуме Верховного Совета, в комиссиях по помилованию и т.д. Я 11 лет был заместителем Прокурора Российской Федерации, а затем еще 14,5 лет был Прокурором России. Примерно 25 лет, и все на Кузнецком мосту.

 

Как, на Ваш взгляд, в этот момент развивалась прокуратура? Происходили ли за эти 25 лет какие-то значительные изменения?

Я считаю, что прокуратура была довольно консервативным учреждением. Такая консервативность была для прокуратуры очень нужной и значимой. Для страны и для народа в целом было важно, чтобы законы были стабильными, а самое главное – чтобы было стабильным их применение. Люди должны были знать и постоянно помнить, какие в то время у нас существовали законы, и за что, к примеру, могли посадить, а за что можно было и оправдать. Статистика показывает, что в то время за год принималось лишь несколько законов на уровне всего Советского Союза. Сегодня это сотни, иногда даже тысячи принимаемых государством законов. Я не считаю себя ученым, но думаю, что обилие законов – это слабость государства.

 

После работы в прокуратуре Вы стали Министром юстиции Советского Союза, то есть Министерство справедливости на целых пять лет было отдано в Ваши руки. Какие из Ваших решений были наиболее значительными?

Став юристами-профессионалами, мы должны были исповедовать непреходящие ценности права, что мы и делали. Вера в закон должна была оставаться у людей на всю жизнь. Министерство юстиции должно было всячески поддерживать эту линию. У меня были хорошие заместители. Иван Сергеевич Самощенко был мой первый заместитель – прекрасный человек, участник войны, руководил Академией Минюста. Были и другие хорошие люди: Холявченко, Осетров, Вышинский. Я хотел бы вспомнить их всех добрым словом…

В Покуратуре РСФСР все мои замы, которых я подбирал, ушли на повышение. Например, Рекунков был у меня первым заместителем Прокурора России, а стал Генеральным прокурором. Побежимов был у меня заместителем, а стал заместителем Генерального прокурора и надзирал за рассмотрением дел в судах.

 

Вы работали и адвокатом, и судьей, и в прокуратуре, и министром. Сейчас суды ушли из Минюста... Говорят о самостоятельности судебной власти. Выскажите свое мнение об этом как опытный судья, прокурорский работник, Министр юстиции.

На основе своего опыта работы в Министерстве юстиции я скажу, что то, как со стороны Министерства юстиции был организован контроль над судами, никак не влияло на объективность правосудия. Никакого вмешательства не было. Для того чтобы оспорить приговор или решение, с которым, скажем, столкнулся работник министерства, министр мог пойти с представлением в Верховный Суд, чтобы там рассмотрели его представление и приняли решение. Кроме того, решение, в котором сомневается министр, можно было опротестовать. Все разговоры о том, что министерство командовало судами и дела решались по звонку, совершенно беспочвенны. «Командование» представляло собой обустройство судов, то есть разрешение различных организационных вопросов. Министр мог повлиять только на сроки рассмотрения дел, а это, наоборот, полезная вещь, т.к. рассмотрение дела может затянуться на долгое время. Поэтому я и являюсь консерватором в этих вопросах.

 

Вы были работником прокуратуры и Минюста на самых высших уровнях. Скажите, возможно ли, по Вашему мнению, объединение прокуратуры с Минюстом?

С точки зрения высших государственных деятелей, наверное, возможно, но, на мой взгляд, это совершенно ни к чему, да и абсолютно неправильно. Министерство – это все-таки исполнительно-распорядительный орган, он зависим от правительства, например от Минфина. Кроме того, другие его учреждения тоже имеют такую зависимость в вопросах организации, финансирования и др. Прокуратура, наоборот, создавалась для того, чтобы быть независимой. Генеральный прокурор как назначался раньше, так и назначается до сих пор – он независим от правительства. Я считаю этот фактор очень важным.

 

Вы больше ветеран Прокуратуры или все же ветеран Минюста?

Я больше контактирую с Министерством юстиции.

 

У Вас мундир с прокурорскими погонами?

Да. У меня и парадный, и синий, и белый, и серый… На нем три звезды. Кроме трех звезд, у меня есть знак «За верность закону» I степени, которым меня наградил нынешний Генеральный прокурор. Приятно иметь такой знак, я очень им горжусь.

 

Что Вы можете пожелать Министру юстиции?

Хранить верность закону, веру в справедливость и чтобы министр и министерство их утверждали. Также могу пожелать стараться воспитывать своих подчиненных так, чтобы они гордились своей работой, любили ее и шли туда с высоко поднятой головой.

 

Вы родились в 1922 году, играли и дрались с Василием Сталиным, жили в Кремле в качестве простого жителя… Сейчас, уже в XXI веке, Вы великолепно выглядите, демонстрируете окружающим боевой задор. В чем секрет Вашей поразительной работоспособности?

Спасибо за добрые слова. Для этого нужно, в первую очередь, самому проявлять активность, например, можно писать книги. Сейчас я как раз собираю материалы для работы над будущей книгой. «Привычка свыше нам дана», поэтому я привык к такому образу жизни. Кроме тех обязанностей, о которых я рассказывал, я являюсь еще и вице-президентом Российской ассоциации Героев, а также вице-президентом фонда Лиги защиты человеческого достоинства и безопасности.

 

Представьте себе, что Вас слушают ваши правнуки. Что бы Вы хотели пожелать им в будущем той страны, где они будут жить?

Самое главное – быть патриотом своего Отечества.

 

Сегодня слово «патриот» нередко подается с негативным оттенком…

Я, разумеется, говорю о самом высоком смысле этого слова.

 

Борис Васильевич, огромное Вам спасибо за то нашли время и согласились с нами встретиться. Желаем Вам плодотворной работы  над новой книгой, и чтобы в скором времени ее увидели читатели.

Пулеметы «Максим» установлены на складных зенитных треногах конструктора М.Н. Кондакова образца 1928 г. Тренога имеет вертлюг для пулемёта, центральную трубу и три трубчатые телескопические ноги. Угол возвышения пулемёта на треноге достигает 88 градусов. Перед Великой Отечественной войной в пулемётной роте стрелкового батальона по штату полагалось иметь одну такую треногу.