ВЕТЕРАНЫ ЮСТИЦИИ. 
О ВРЕМЕНИ И О СЕБЕ

Леонид Владимирович Николаев, участник Великой Отечественной войны, заместитель начальника Управления общих судов Минюста СССР до 1988 г.

 

Л. В. Николаев родился 18 декабря 1924 г. Был призван в армию в 1942 г. сразу после выпускных экзаменов в десятилетке. Месяц обучался в полковой школе службе в гвардейских минометных частях («Катюши»). В июле 1942 г. был направлен на фронт в составе 87-го отдельного гвардейского минометного дивизиона (подразделения только что поступивших на вооружение «Катюш»). Участвовал в боях в составе Воронежского, Донского, Степного, 3-го и 4-го Украинских фронтов. В 1942 г. был ранен. В 1947 г. Л.В. Николаев демобилизовался.

За участие в Великой Отечественной войне награжден орденом Отечественной войны I степени и медалями.

Заслуженный юрист РСФСР. Почетный работник юстиции России.

За трудовые заслуги награжден орденом Трудового Красного Знамени, медалями Анатолия Кони, «В память 200-летия Минюста России» и 16 другими.

 

 

 

Леонид Владимирович, как Вы вспоминаете свое детство, родителей, место рождения? Где Вы учились, каковы Ваши первые детские воспоминания?

Я родился в маленькой деревушке рядом с городом Александровом (Владимирская обл.). Раньше эта область имела и другие названия: Ивановская, Промышленная. В Александрове, недалеко от деревни была начальная школа. После ее окончания с 5-го по 10-й классы я учился в железнодорожной школе. Дело в том, что Александров, в основном, жил за счет большого железнодорожного узла.

Мой отец был слесарем, токарем, потом кочегаром – поскольку все паровозы ходили на угле. Потом он стал машинистом, затем машинистом-наставником – это тот, кто обучает желающих быть машинистами и помощниками. Моя мама не работала. Отец ездил в командировки – его вызывали при помощи специальных талончиков: приходил курьер, приносил информацию о времени отправки, и отцу надо было выспаться, надо было накормить его, чтобы он успел одеться и пойти на работу. Мать сумела окончить школу медицинских сестер. Дома лежит пачка всяких фотографий: и как они занимаются, и как натягивают маски для защиты от удушья – противогазы. Кстати, в связи с тем, что мама закончила курсы медсестер, ее призвали в армию уже на следующий день после начала войны.

 

Скажите, пожалуйста, какие у Вас воспоминания про день начала войны – 22 июня?

Насколько я помню, отец, мать и я втроем ездили в соседний город – Карабаново (Александровский р-н) в хозяйственный магазин за краской, которой планировали еще раз покрасить дом. И когда ходили, прослушали выступление Молотова… В Обухове все слушали радио, телевидения в то время не было, но радио было проведено в деревне в каждый дом. Это было проводное радио, которое мы слушали. Все стало ясно. Когда в конце мая мы начали сдавать выпускные экзамены за 10-й класс, я получил повестку о мобилизации меня в армию: мне было сообщено, что завтра отправление. Потом по телефону (в деревне телефон был только у нас, потому что моего отца назначили дежурным по депо) сообщили, что отправление переносится на послезавтра, а перед этим я должен был сдать в школе еще три экзамена. Мы пришли вдвоем с другом и решили, что будем писать сочинение. Потом сдали физику и немецкий язык.

Вечером сижу дома, вдруг звонок: «Ты чего там сидишь? Классу разрешили собраться в школе и устроить чай, проводы». Ну, я быстренько минут через 15–20 пришел туда, мы немножко посидели, поговорили, попили чайку, но уже был комендантский час, ходить после 10 вечера было нельзя. Из каждого класса взяли по 2 человека – видимо для того, чтобы не было обидно, – этот десяток пришел на отправку. Через день утром в сопровождении работника военкомата нас отправили в Москву.

На следующий день нас отправили сначала в Москву, а через день – в Горьковскую область. Видимо, там, в лесочке когда-то стояла войсковая часть. Нас обучали ровно один месяц – это была полковая школа. Меня, поскольку я имел 10-классное образование, послали учиться в разведшколу. Там была строевая подготовка, но, в основном, это все-таки было тематическое обучение, связанное с будущей военной профессией. После окончания присвоили звание старшего сержанта. Затем погрузили на грузовой состав при железной дороге и мы доехали до Масловки – это городишко недалеко от Воронежа. С этого началась действительная служба в армии со всеми реальными последствиями.

 

Какие у Вас остались воспоминания о боях, жизни на передовой?

Трудность заключалась в том, что командование хотело иметь информацию, куда стрелять. Немножко напрягала разобщенность: там штаб, здесь разведотделение, здесь материальная часть, поэтому мы передаем данные  – и не знаем, будет материальная часть стрелять туда или не будет, и даже не знаем, стрельнула ли она вообще или нет. Чтобы доставить донесение, нужны телефоны, их тянули за нами, но от них же мы далеко не можем отбежать. Больше всего помогали пехотные командиры. Например, они говорили, где находятся орудия: пушки, минометы.

Примерно во второй половине 1942-го, когда мы приехали, сразу был сформирован 87-й отдельный гвардейский минометный дивизион.  Мы только притирались, что и как надо делать. Меня послали с донесением, которое надо было отнести. Я знал, где находится командование этого дивизиона. Дорога, по которой мне надо было идти, справа и слева была окружена лесочком, и немцы обстреливали одну из сторон. Я подумал: «А чего я полезу туда, где стреляют и без конца взрываются снаряды и мины? Я подожду…». Затем я подумал: «А чего я буду сидеть и ждать? Я полежу». Я выбрал не очень глубокую канавку и лег. Где-то вдалеке разорвался снаряд, и через некоторое время меня ударило в бок одним из его осколков! Он уже полностью потерял свою скорость и силу  –  у меня не было даже синяка.

Потом в этом же месте мы попали в диапазон чуть поуже, чем от севера до юга, мы сидели не так далеко от командования. По телефону нам поступило сообщение, что надо быстренько идти и что перемещаться будем и мы, и командование, и матчасть. Мы выступили. Это было примерно в августе. Идем через огромное картофельное поле, но почти все было выкопано, только местами остались редкие кусты картошки. Если ехать на Украину из Москвы поездом, то видно места, где почва белая, как мел. Там была деревенская опушечка, и мы решили спуститься. Жители тех мест обрабатывали эту землю – там были ступеньки и глубоко под землей находился очень хороший погреб. И вот мы решили спуститься в один погреб, но оказалось, что там никто не приготовил нам картошечки. Там валялось только железное ведро без ручки. Командир говорит: «Давайте накопаем картошки и поедим!». Никто не идет за картошкой, и я говорю: «Ну, я пойду». На мне были саперная лопатка, автомат и ведро без ручки. Я поднялся по ступенькам и вышел на поле. Я находил кусты, выкапывал картошку и – в ведро. Потом что-то загудело… Я поднял глаза – несколько десятков самолетов летели и бросали бомбы на районный центр. Между мной и входом в погреб было какое-то недостроенное здание из красного кирпича, там были стропила. Я добежал до входа в погреб, успел ударить ногой в эту дверь, она открылась, и я влетел внутрь… Я не стоял и не раздумывал – я летел пулей, задумался только о том, куда мне встать. Наконец, выбрал место и встал… Только успел встать, как рядом разорвалась бомба – весь кирпичный угол разнесло, а я потерял сознание. Прихожу в себя, осматриваюсь: ведро с картошкой цело, ноги целы, руки целы, голова цела, в общем, всё цело. Я спустился в подвал с картошкой, а мне там говорят: «Мы думали, что тебя накрыли». Мы набрали дощечек, сварили картошку и поели…

В другой раз дело было в не очень густом лесочке, состоящем из елей и сосен. Там было пустое место, а рядом находилась колхозная земля – было видно, что ее обрабатывали. На одном  берегу была какая-то деревенька, а на другом находился наш плацдарм. На опушке леса на одной из елей мы укрепили буссоль и смотрели в него. Туда надо залезать по очереди, чтобы кто-то один смотрел – на каждого было определенное время. Настала моя очередь – я долез до стереотрубы и увидел, что летят четыре немецких самолета. Они иногда пролетают над нами, а сейчас летят бомбить. Я кричу: «Летят четыре самолета!». Никому их не было видно, потому что было далеко и на пути была гора. Я говорю: «Что делать? Слезать что ли?». Мне говорят: «Ну, как хочешь». Ну, думаю: «Если я сейчас слезу, а они пролетят – мне опять придется лезть по этому дереву». Я встал и обхватил эту родимую сосну… Когда немцы бросали маленькие бомбочки, осколки барабанили по стволу. Я стоял так, чтобы голова была спрятана за деревом. В какой-то момент я повернул голову, и меня ударило по ней осколком. Потом на этом месте была здоровенная шишка. После того как меня ранило, я слез. Оказалось, что командование дивизиона должно было держать нашу работу под контролем, чтобы знать, не халтурим ли мы. Кроме нашего отдела на опушке сидел разведчик – в каждой батарее положено было иметь разведчика. Его ранило в ногу – пробило голень, и его сразу же отправили на машине в госпиталь. Мне же медик перевязал голову… Затем капитан Климов говорит: «Ну, что? Потолкаешься тут пару суток около кухни». Он знал, что солдаты всегда голодные… Однако я не остался  – зачем мне было это делать? Там даже негде было спать, они сами устраивались кое-как. Я ушел в лесочек, в котором мы уже стояли. Мы по-прежнему сидели в блиндаже и лазили смотреть на дерево. Там у меня зажила рана, и мне сняли повязку.

Однажды был случай, когда я болел: меня быстренько вылечили, а затем выписали и направили в строевую часть. Я поинтересовался, можно ли снова попасть в свою часть. Мне сказали, что от моей части на меня не было заявки. В то время даже сам Климов не знал, где он будет завтра или вечером: то ли в одной стороне, то ли в другой. К нам приезжали и выбирали людей, которые были близки каким-либо нужным специальностям. Меня тоже выбрали и спросили о моем образовании – у меня было десять лет образования, но не было ни справки, ни аттестата. Мне дали листок бумаги и попросили написать несколько слов под диктовку. Сразу было видно, как человек пишет: быстро или медленно, красиво или некрасиво. В результате меня направили учиться в танковый полк.

Мы постоянно учились, даже ночью. У нас были танки «КВ» и самоходка – мы могли изучать их устройство. Меня назначили наводчиком. У нас также были механик-водитель и заряжающий. Заряжающим был какой-то осетин – он ходил к командирам и говорил: «Да что это такое?! Старший сержант – наводчик, а я – старшина – должен быть ему заряжающим?!». Я думаю, никто никогда не знал и не узнает, где и когда он стал старшиной. Вскоре я заболел, и после осмотра врача меня отправили в госпиталь. Все работавшие там врачи были грузинами. Через некоторое время я выписался, и мне приказали идти в пехотные войска.

С танковой частью все было по-другому. Сначала мы просто учились, затем командованием был брошен тезис о том, что нужно «бить врага его же оружием». Некуда было девать немецкие танки, которые наши захватили, и также захватили несколько самоходных установок «СУ-75». Когда создали часть, я туда не попал. Осетинский старшина был очень рад тому, что  он теперь действительно стал старшиной.

Когда наши войска вступили в Румынию, к нам приехал человек, который сказал, что им нужен кто-нибудь грамотный, и меня направили в 661-ю спецбазу. Я не имел никакого понятия, что такое спецбаза, пока не побывал на ней сам. Это было в Румынии. Там был немецкий лагерь военнопленных. Этих немцев охраняли по утрам их строили и они шли через весь город на нашу базу. Туда привозили на машинах немецкие патроны, гранаты и т.д. От главной железной дороги отходила небольшая ветка, где пленные немцы выгружали из вагонов ящики со снарядами и укладывали в вырытые специально для этой цели углубления в земле.

Командиром части был полковник, которого по очереди замещали три офицера. Мы были главным исполнителями: шли на базу и командовали немцами. Однажды мы обнаружили, что в некоторых ящиках заржавели патроны. Тогда мы стали заставлять немцев чистить эти патроны для винтовок и автоматов. Однажды был такой случай. Немецкий солдат нес на плече ящик с гранатами. Он споткнулся, и ящик упал. От удара гранаты взорвались… Рядом стояли еще трое немцев – все они улетели, такой силы был взрыв. Один из них оказался на дереве – на самой макушке…

 

Как Вы стали юристом?

Однажды утром мать сказала мне: «Сходи в суд – сегодня там будут кого-то судить». Я пришел в зал суда, посидел, послушал, мне в какой-то мере понравилось… Адвокат говорил, что подсудимый невиновен, а прокурор, наоборот, настаивал на его виновности. Я приехал в Александров и начал готовиться к поступлению в юридический институт.

Я стал судьей сразу после окончания института. В то время у меня уже оформились отношения с супругой. Она окончила обучение на год раньше меня, хотя она и моложе на год… После окончания войны нас задержали на год  – пришлось служить. Вот тогда она и распределилась. Она окончила авиационный институт, и ее направили работать в летно-испытательный институт в Жуковском. В этом институте апробировались и изучались все наши самолеты – там выявлялись их различные недостатки. Супруга принесла оттуда письмо на имя тех, кто распределял выпускников в различные учреждения. Это письмо сыграло определенную роль. Там было написано, что она единственный дипломированный экономист, поэтому желательно распределить ее мужа куда-нибудь поближе. Меня распределили в город Быково, где был аэродром местного значения. Там я и начал работать судьей. Тогда еще судьи избирались открытым голосованием. Именно поэтому пришлось ждать после окончания института до декабря. В декабре состоялись выборы, на которых я и был выбран судьей. Судью переизбрали из-за того, что вышел закон, где было написано, что судьей может быть только человек с высшим юридическим образованием. В военное время было очень много судей, которые закончили только двухгодичную юридическую школу. Их всех заменяли на лиц, имеющих высшее юридическое образование.

Я работал судьей – меня избирали три раза. Одна женщина, которую я оштрафовал за то, что она кого-то оскорбила, с удовольствием ходила на каждые выборы с ножницами, чтобы вырезать мою фамилию из бюллетеня. Затем я работал председателем районного суда, а после этого меня приняли на работу в областной суд – его состав избирался областным депутатом этого совета.

 

Расскажите о том, как Вы начали работать в Министерстве юстиции.

Я работал первым замом председателя Московского областного суда, и как раз в это время в нашей стране были восстановлены и союзное, и республиканское министерства юстиции. Российским прокурором был Блинов. У него была контрольная организация, которую возглавлял Суховей. Именно его хотел видеть на моей должности Блинов. Меня сделали начальником Управления судебных органов минюста РСФСР. Я стал работать на этой должности, а потом меня перевели в судебный отдел союзного Министерства юстиции.

С момента образования Минюста СССР министром был Теребилов. Когда-то он был зампредом Верховного Суда, затем его сделали Министром юстиции СССР. Еще через три года он перешел на должность замначальника Судебного управления и проработал на ней остальные 15 лет.

 

В основном Вы осуществляли контрольно-надзорные функции?

Да, но функции этих отделов в Министерстве юстиции заключались в том, что мы изучали деятельность судов и могли отменять некоторые их решения. Мы занимались организационно-методическим руководством судами: подбором и обучением кадров и другими вопросами.

Я возглавлял проверки, мое внимание было направлено на восемь кавказских и азиатских республик. Вначале хотели, чтобы проверки возглавлял Александр Яковлевич Сухарев, потом решили, что это должен был быть начальник управления. Я был заместителем начальника управления и проверял свои отделы в своих республиках.

 

Леонид Владимирович, Вы видите, как растет и развивается молодежь, передаете ей свой опыт… Выскажите, пожалуйста, Ваши пожелания молодежи.

Надо найти себя. Кого-то тянет рисовать, кого-то – изобретать. Надо определиться в жизни. При этом не мешало бы осознать, что ты умеешь и чем действительно хочешь заниматься. Все остальное приложится.

 

А что Вы скажете о профессии юриста?

Наши юридические институты не делят студентов. Мы сидим за одной партой, но, допустим, вы будете прокурором, а я буду судьей. Наверное, не скажешь, что малую роль играет размер заработной платы или пенсии, которую будет получать прокурор, судья, адвокат или юрисконсульт…

 

Я хочу пожелать Вам,  Леонид Владимирович, крепкого здоровья, долгих лет жизни и чтобы Ваши воспоминания послужили нашей молодежи стимулом для дальнейшего продвижения по служебной линии. Большое Вам спасибо.